Я вернулся в комнаты, – мы с Локсом сели испить содовой и – заговорились на долгие часы – обо всем, о чем можно говорить в десятке тысяч километров от родины, в чужой стране, глубоко за полночь – двоим соотечественникам. Могло показаться, что за домом не тропическая ночь, а полярная зима. Хозяйство мое – сверчок – поет теперь при мне. Завтра куплю себе черепаху, привяжу ее веревочкой за ногу и поселю в ведре: – пусть живет, приносит счастье!..
…Прерываю писание. Пришел парикмахер, стриг, брил, – настал обед. Странные дела со мною творятся: вот уже много дней сплю по три-четыре часа в сутки, и спать хочу, и заснуть не могу.
…Продолжаю. – Жара такая, что белые брюки кажутся самоедскими малицами, томят зноем. – Вообще же время мое проходит так. Я просыпаюсь в 8–9 утра, бой приносит в постель содовой и апельсинов, – я иду в ванну, моюсь, бреюсь. Бой готовит брекфест. Едим с Локсом. В это время выходит Крылов, разбитый ночью, но просмотревший уже газеты, – он сообщает поверенному в делах о том, что есть в газетах, о всех политических событиях, о гражданской войне, о передвижениях армий, о маршалах, мандаринах, университетах, рабочих. Слушаем так минут сорок. Затем переходим в кабинет и углубляемся в европейские газеты – русские, английские, французские. Так до обеда. После обеда расходимся по своим комнатам Я второй раз лезу в ванну и лежу голый до чая, – или до того часа, как встанет Локс, – тогда он приходит ко мне (вот и сейчас, – я щелкаю на машинке, он сидит в кресле и читает), – мы молчим в жаре, меняясь немногими словами. Я знаю, что у нас с ним очень хорошая дружба, – многие ночи напролет мы философствуем с ним, – обоим нам надо мужествовать. – В пять чай. После пяти я иду к вице-консулу, – он только что научился править машиной, в ездовом азарте, – и мы едем с ним за город, – мне приятно сидеть под ветром, стремиться и думать. – Так до восьми. – В 8 – ужин, – и там всегда какое-нибудь событие, полночные поездки за город к светлячкам и в пальмы – почти обязательны… А там – ночь, книга и бессонница. Ночами всегда заходит Крылов, толкуем о Китае, – но самое главное для него не это: сейчас он пришел и сказал:
– Опять получил от жены письмо. Помните, я говорил вам о перерыве в ее переписке. У меня огромная трещина. Я заклеиваю боль всячески, – что же поделаешь, если она есть и если она смешана злобой. И боль и любовь перемешались так, что я не знаю, где конец и начало одного и другого.
– Это от жары, – сказал я.
Были сегодня в китайском кинематографе: ничего особенного, китайские костюмы, но принципы игры – американские, – ничего «китайского» там нет. Как в американских и английских кино, можно курить, и в темноте разносят прохладительные напитки. Ночью вдвоем с Локсом ездили на автомобиле за город, никуда не заезжали, отдыхали от жары.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О моем пароходе ничего не известно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
17 июля.
Сегодняшняя запись посвящается Крылову и его жене. Мы были в притоне, в загородном луна-парке, где я впервые увидел фарс «А что у вас имеется?» – где танцуют русские офицерши, превратившиеся в шантанных девок, и где хлобыщут моноклями англичане. За нашим столиком сидела дочь адмирала Штарка, местная танцовщица и проститутка. Нас было четверо. Совершенно ясно, что все здесь обнажено до окончательной голости, и все за деньги и на деньги. Мне повезло, потому что те двое, кроме нас, которые повезли нас по притонам, – поехали не посмотреть, как мы, но поехали понаслаждаться.
Крылов сказал мне:
– Мне больно ходить в такие места. Мне все время лезет в голову, что такое же смогло б случиться и с моей женой, и с моей сестрой, – ужасно!., вон та проститутка, – он махнул рукой, – окончила московские высшие женские курсы. Чем она виновата, что она пошла за мужем-офицером или за отцом-генералом?.. Смотрите, – вон тот музыкант-скрипач – муж вот этой проститутки. Здесь люди опустились так, что мужья не покидают жен, вот этих проституток, и живут на их средства… У этого музыканта и у этой проститутки – двое детей. В четыре часа ночи муж поедет домой, а жена поедет в номер с тем мужчиной, который ее купил, – или, если так захочет покупатель, они пойдут к ней же на квартиру. Тогда муж-музыкант, бывший офицер, поспешно переоденется лакеем и будет прислуживать им – у себя в доме!.. Ужасно!..
Так, в этаком веселии мы объехали три притона – европейских. Наши спутники издевались над Крыловым весь вечер, что, мол, он тряпка, боится пить, боится заразиться, не то, мол, что они, и все это с присказкой: «– а-а, уходишь, предаешь, нами брезгуешь, ну-ну!» – И мы поехали в китайский публичный дом, где проституткам от девяти до четырнадцати лет. В китайском публичном доме – совершеннейшая чистота, – но двери, для прохлады, открыты, и видно, что делается в каждом стойльце. Нам принесли китайскую – горячую водку – и стали приходить на выбор дети – девочки. Один из наших спутников взял девятилетнюю девочку и ушел с ней в соседнее стойло. Другой выбрал девочку лет тринадцати, но не успел никуда пойти, – заснул, обняв девочку, – она сидела покойно.
Тогда с Крыловым произошла истерика. У него стали дрожать руки, застучали зубы. Я повел его на улицу, – он бежал по лестницам бегом, глаза в землю. Мы взяли рикш, – он смотрел на спину ломпацо умоляюще, чтобы тот скорее бежал.
– У меня совершенно разъехались нервы, – сказал он. – Не понимаю, что страшнее – то ли, что вот эти люди, не любящие, быть может, не имеющие даже настоящей похоти, за деньги будут совокупляться с девятилетней девочкой, – то ли с моей женой, ибо по возрасту я могу иметь такую дочь, ибо моя жена – из той же среды, из которой и Штаркша!..