Том 3. Корни японского солнца - Страница 47

…сейчас приходил Крылов, сообщил, что 4-я народная армия, отошедшая было от 1-й народной к У Пейфу, вновь изменила У, вернулась к Фыну, обнажив фронт и разгромив несколько городов, – эти гражданские войны в Китае, пример феодалыцины и империализма, – и того, как у нации просыпается национальная гордость и мощь!..

…Нет слов, чтобы передать грязь закоулков китайского бытия, убожества, нищенства, – нищенства, когда здесь крупной ходовой монетой является тунзер, равный полукопейке и в свою очередь меняющийся на десять кешей, – нищенства, когда все дети ходят голыми, а взрослые полуголыми, – нищенства этой колоссальной тесноты, когда люди живут не только под крышами, но месяцами, годами – просто под деревьями, – житье на сампанах – роскошь, там живут «извозчики», водяные! – когда люди питаются отбросами всех видов, и многие имеют профессией то, что собирают на улицах навоз и – почтенная должность женщин – возят по городу на тачках человеческий помет (европейский помет ценится дороже китайского, и был однажды бунт, когда иностранцы запретили-было возить «это» на тачках, – тогда бунтарки-бабы лили оные тачки на европейцев!). – За западными воротами моего города, каждый день об этом сообщают в газетах, – расстреливают людей, рубят им головы и душат их, – причем смерть удушением – национальное китайское изобретение – особлива тем, что, если преступник учинил семь преступлений, его будут душить семь раз, каждый раз не додушивая окончательно и только в последний раз умерщвляя. Головы преступников хранятся за западными воротами в клетках из рисовой соломы, на столбах. – Нигде нет такого количества полиции и такого уличного мордобоя, как это есть в Китае.

Европейцы живут – на сеттльменте, на французской и английской концессиях. Англичане, американцы, испанцы, португальские, французы, итальянцы, немцы, русские, португальские и арабские евреи, – все это – «иностранцы», «европейцы». На концессиях своя, не китайская жизнь, за своими законами и полицией. На калитке Джэстфильд-парка начертано: «Китайцам и собакам вход запрещен». Сейчас в местных газетах (а газеты здесь на всех языках) идет ожесточенный спор – передавать ли, или не передавать китайцам – суд, хотя бы над китайцами, – европейцы доказывают китайцам, что им, китайцам, не стоит брать на себя судебные заботы, издержки и беспокойство. – В стороне от города стоит миссионерский Сикковейский монастырь, там тишина католичества и иезуитизма, перезвон колоколов, черные, все на подбор, монахи, светлый парк. Иностранцы живут медленной, чистой, сытой жизнью, в своих «флатах», со своими моторными лодками и автомобилями, которыми правят они сами, их жены и любовницы. Ванну надо принимать – три раза в день, штаны менять – дважды, воротничок – дважды. Днем надо сидеть под феном и пить сода-виски. Надо очень следить, что можно и чего нельзя есть в этой варварской стране постоянной холеры и чумы. Вечером надо ехать в Джэстфильд-парк, за город, в Мажестик, в кино на воздухе, где бои ходят по рядам и прыскают неким, приятно пахнущим, снадобьем под ноги, чтобы не кусали москиты… Мужчинам надо наблюдать, как делаются их – и их компанией – деньги. – Ну, почему тут не расцветать прекрасным леди, которые сначала обучаются в монастырских – английских, французских, американских – колледжах, дома тренируясь роялями и рисованием, и рукоделием – а затем принимают мир чистоплюйными романами, в чистоте, ясности в законах и канонах…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…должно быть, сейчас сезон этим летающим светлячкам и сезон цикадам, ибо и тех и других очень много… Весь день сегодня истекал потом и теми строчками, которые только что написаны, в жаре и обалдении. А вечером мы поехали в этот самый Джэстфильд-парк, на симфонический концерт. Я и не подоревал, как в этом парке хорошо и красиво, и поучительно!.. Это совершенно английский парк, по-английски распланированный на тысячу десятин земли. Деревья в парке были разукрашены фонариками, – была синяя, как всегда очень темная, темь, светила луна сквозь молоко облаков. Люди приходили в солидной медлительности, почти одни англичане. Перед ротондой рядами расставлены лонг-шэзы. Людей было очень мало, англичане утопали за спинками лонг-шэзов, в тишине вечера, в прохладе ветра, в этих летящих светляках. Разговоры тихи и медленны. Казалось, что людей нет, и сквозь шум цикад приходила музыка симфонического концерта. Я не знаю и не понимаю музыку, – но сегодня мне было очень хорошо слушать. Музыка была европейской. Я все время рассуждаю с китайцами-профессорами о том, что европейская культура слишком уж реалистична – этой музыкой можно было уйти в «ирреальность», – музыка – есть тот путь в непонятное, в неизмеримое аршином, туда, где коверкается обаршиненное. Сидел, слушал, мне было очень хорошо – уйти из реальностей в непонятное. И опять это к моим мыслям о Европе и Азии, – к тому, как «европа» обставила себя здесь, в Азии, колонии: хорошо соблюдают «чистоту» этой музыкой чистоплюйную. Фонарики мигали успокаивающе. – Потом у подъезда разбирались автомобили, разъезжались люди по чистым простыням спокойных ночей. Я был с Локсом, – мы поехали прокатиться за город. Я смотрел, как по краям шоссе спят китайцы. – Удивительно сумели англичане «вырезать» своими ножницами «культуры», выкроить из Китая – этот парк, эту музыку, – эту «Англию»!

Музыка же и прекрасная ночь Джэстфильд-парка – никак не виноваты в том, что они прекрасны.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пекин – военный город российского 1918 года. Все дворцы, все храмы забиты людьми, или разрушены и стоят в забросе и грязи. На площадях пушки. На перекрестках патрули. Всюду, всюду грязь и шелуха арбузных семечек. – На воротах в дипломатическом квартале написано – «Нищим вход запрещен». У ворот дипломатического квартала стоят пулеметы и английская, американская, итальянская, японская стража. На плацах дипломатического квартала маршируют и «экзерцируются» европейские солдаты, стреляют пачками и залпами. На ночь в дипломатический квартал впускают по паролям. В тишине рассвета слышна артиллерийская стрельба, – и никто не знает, то ли это обучаются чжандзолиновские артиллеристы, то ли пробивается восставший полк. – Императорский дворец и его музеи – заняты солдатами. Можно наблюдать, как солдаты – несколько человек в ряд – орлами – сидят на дворцовой стене, над городом и – испражняются на город. – В Храме пыток, в том храме, который дал повод Октаву Мирбо написать роман «Сад истязаний», – в этом храме – пыль, запустение и толстый, полуслепой монах, который не разговаривает, окурившись опия, но сразу требует доллар, – в пыли в храме стоят боги, изображающие наглядно все виды пыток, ужаснейшие пытки, которые сейчас покрыты слоем пыли пальца в два толщиною в забытьи вообще, а, в частности, потому, что все эти виды пыток вышли на улицы гражданской войны, расплылись по всему Китаю. – Жар и пыль в Пекине невероятные. – В торговом городе тысячами – без преувеличений – ходят нищие. На перекрестке стоит вожак нищих – прокаженный, он совершенно гол и кости его ребер наружу, с них сползла кожа, запекшаяся зелеными струпьями, – он стоял бодро. Нищие ходят толпами. Нищие кооперированы в союз, раньше председателем союза по чину был один из младших сыновей императора, – императоров теперь нет, председатели нищих – миллионнобогатые люди, – хотя нищим подавать – нет никакой возможности, – потому что, если подать хоть одному нищему, сейчас же набросится вся тысяча, они будут выть, рвать одежду, толкать, негодовать, плясать перед тобой, плеваться…